Магазин не пригодившихся подарков

В крохотную лавчонку заглянул от нечего делать. И поразился обилию хаотично громоздившихся на прилавке и в шкафах явно случайных, не подержанных, но утративших лоск новизны предметов — россыпь наручных часов соседствовала с разрозненными бокалами, обеденные и кофейные сервизы перемежались с шерстяными пуловерами и хлопковыми рубашками в нераспечатанном целлофане, вычурную бронзовую вазу оседлал плюшевый кенгуру, ювелирные изделия были разбавлены дешевой бижутерией.  

— Демпинговые, не антикварные цены, не кусаются, — шутливо нахваливал товар странный продавец: в рыжем взлохмаченном парике и клетчатой кепке, будто впрыгнувший в магазин с цирковой арены.

Понравилась фигурка гипсовой балерины. Дома поставил ее на полку и забыл. То есть не совсем забыл — танцовщица притягивала внимание, казалось, слегка кланяется, приподнимается на пуантах.

Неожиданно его пригласил на аудиенцию губернатор. Прежде столь высокой почести не удостаивался. Отправляясь к высокопоставленному бонзе, рассеянно бросил взгляд на гипсовую безделушку. Балерина (от волнения пригрезилось?) сделала шажок вперед, словно взывала: возьми с собой. Повинуясь безотчетному порыву, положил фигурку в карман.

Встреча с чиновником прошла успешно. На обратном пути ощутил в кармане шевеление. Опустил пятерню в проем и отдернул, испугавшись, но сообразил, кто шебуршит. Извлек балерину. Она заговорила:

— Любая вещь мечтает обрести дом и хозяина. Я устала скучать в запыленности. Ты выбрал меня, подарил счастье. Хочу отблагодарить.

Голос был приятный, звонкий, дружеский.

— Не за что, — смущенно пробормотал он.

Она продолжила:

— Быть нужной, найти себе место — везение. Вещи, подобно людям, добиваются признания. Жаждут быть причастны кипению жизни. Ты посетил необычную вотчину. Магазин не пригодившихся подарков. Там собрались отринутые, но состоящие в тайном родстве удивительные экспонаты. Мы учредили орден взаимоподдержки…

— Невозможно, — он понял, куда клонит собеседница. — Ограничен в средствах, да и в бытовом пространстве.

— Ты включен в круг избранных, ни о чем не беспокойся. Прейскурант сувенирного братства включает множество сокровищ, в том числе королевский дворец! — воскликнула гипсовая фея. — Его преподнес избраннице в качестве предсвадебного дара влюбленный в нее богач. Хоромы не прельстили девушку. Музейный замок теперь твой, для этого и организовала встречу с могущественным человеком. Твои начинания осуществятся, влияние укрепится и расширится, затеи пойдут на лад, станешь полезен моим оставшимся в отвержении друзьям.

За сущие гроши ему достались роскошные покои, где с лихвой хватало простора для застоявшихся в витрине и подсобных помещениях неликвидов. В знак признательности обзаводился одной ненужностью за другой. Не унижал настрадавшихся бедолаг откомандированием в чулан или ссылкой в кладовку. Исполнял долг солидарности, демонстрировал лояльность, рассаживал знатных визитеров, кои жаловали его посещением, не только на вычурные малахитовые скамьи с дубовым настилом, но и на скрипучие табуреты, колченогие стулья, потчевал с малопрезентабельных тарелок, напяливал на себя немодные пиджаки. Слыл эксцентричным чудаком. А успехи следовали по нарастающей. На аукционах завладевал раритетными полотнами фламандских мастеров, сделался виднейшим коллекционером античной скульптуры.

Конечно, смущало, что к уникальным жемчужинам искусства жмутся-тулятся (и откровенно диссонируют с ними) несистематизированные, рухлядные, постыдно аляповатые никчемности. Этажи полнились откровенным хламом. «Неужто пригретые мною представители инвалидного воинства впрямь способствуют процветанию? — сомневался он. — От свалки не избавлюсь никогда!».

Всё труднее становилось быть и чувствовать себя прежним — не самоуверенным, не дерзким; метаморфоза, он сознавал, губительна: неудачи заставляют упрямо стискивать зубы и продолжать борьбу ради утверждения своей правоты, чехарда побед расслабляет, пьянит фимиам иллюзорных достижений, улетучивается душевная гармония, кривится стройность мысли. Колеблющийся неудачник — такой как он сам в недавнем прошлом — был ему ближе и понятнее. Он привык за предшествующие годы к тишине одиночества, тяготился празднествами.

Удивлялся забиравшей власть привычке — не уступать, захватывать, добиваться превосходства, поступки совершал будто не он, а кто-то вместо него. Триумф устраивался сам собой. Труден первый шаг, а заявив претензию, уже не прикладываешь максимальных стараний, достаточно запретно вожделеть большего и большего.

Однажды посетил соревнования штангистов-тяжеловесов. Трое силачей вели спор за первую ступень пьедестала. Огромные глыбы мускулов были брошены в состязание. Двое натужно пыхтели. На их лицах проступала печать безнадежности (возможно, только ему было дано это прочитать), и веяло от них ядреным потом усталости. А от того, кто стал чемпионом, исходил ввергавший в головокружение аромат непререкаемости, диктовавший не замечать никого, а лишь блаженно сознавать себя счастливой игрушкой в руках Судьбы, игрушкой, которая нравится Провидению. Пока нравишься, позволено всё.

Окружающие молчаливо соглашались: в любой ситуации и при любом раскладе ему причиталась львиная лакомая доля. Замирало сердце при догадке: какой будет расплата — за всё и всегда назначено платить. Но не пристало тормозить на сумасшедшей скорости — не сопротивлялся, не противостоял инерции скольжения от каприза к капризу. И опять брала жуть: мощная волна выносила из штилевой заводи на произвол бурь — он себе не принадлежал.

Изредка, по настоянию балерины, наведывался в заповедный магазин. Продавец взирал насмешливо, не навязывал неходкий балласт, развлекал занимательными историями — то ли своей, то ли вымышленной биографии.

— Стационар для несправедливо ставших обузой учредил, донашивая костюм отца после его ранней смерти. Повлиял эпизод с застоявшимися ботинками, купленными нищему мальчику заботливой мамой. Те ботинки долго прозябали в складской подсобке, отчаялись вырваться на волю. И вот их взяли по скидке. Началось блаженство. О ботинках заботились, чистили специальной щеткой, сдабривали ваксой…

В келье и закромах старьевщика скопилось несметное изобилие всевозможного барахла. Потерявшие надежду сделаться востребованными изгои уже не воспринимали нечастого гостя избавителем-спасителем и все же застенчиво арканили потенциального благодетеля. Занавески рекламировали свою непревзойденность:

— Мы из Праги, планировали быть преподнесенными на новоселье, оно не состоялось — наша собственница тяжело заболела. Ей и мужу стало не до портьер. Мы валялись, запакованные в подарочную бумагу, — как образнее выразиться? — отрезанным ломтем… Поняли: не пригодимся. А ведь мы с бахромой! Нас сбагрили, не рассмотрев и не разгладив…

— Я поначалу пришелся ко двору, — вступал в разговор Набор обеденной посуды. — Потому что бросово стоил. Глина, грубый фарфор. Но по причине топорности меня и сплавили.

Балерина корила:

— Ранг непригодившихся не означает проклятости. Они ждут. Не предавай помощников, если не соответствуют твоему статусу. Каждый твой жест — шанс для них. И если не завершается торжеством — наносит травму… Ведь надежда на перемену участи не угасает… Выручай! Отвергнутые обидчивы. И мстительны.

Но абсурд для дворцовых залов грубые синтетические шторы и глиняные плошки! Отмалчивался. Ограничивался выбором крохотной брошечки, микроскопической булавочки. Отшучивался обещанием грядущей финансовой интервенции и внушительной инвестиции, устроением лотереи для остобрыдлой ветоши:

— Присовокуплю то, чем заваливают теперь…

Его одолевали подношениями состоятельные приятели: персидские ковры, медвежьи и тигриные шкуры, золоченые троны, инкрустированные брильянтами короны, мебельные изысканные гарнитуры. Фея перестала быть непременной спутницей на званых ужинах, аукционах и в долгих путешествиях — оставлял балерину в неприветливых чертогах. Если окликала его, оправдывался:

— Трогательно хлопочешь о скопище затхлости. Но почему твоих протеже отвергли, почему они на отшибе… на свалке… на обочине? Почему не пригодился даже дворец? А девушка, которой он был подарен, небось, сбежала от лузеров, что требовали приюта?

— Невезение, несовпадение вкусов, недомыслие, — объясняла изящная, с точеной фигурой чародейка. — Каждый может очутиться в забвении и ссылке. Дарят, как правило, формально, первое попавшееся, ненужное, лишь бы исполнить обязанность, избавляются от того, что не пригодилось и не понадобится — ухваченное по случаю или, наоборот, специально назначенное поразить дороговизной…

Он отмахивался, не слушал.

Пребывал в затянувшемся вояже, когда молния из грозовой тучи ударила в помпезное прибежище. Дотла обуглились ковры, сгорели картины, в прах рассыпались античные скульптуры.

Бесцельно в отчаянии брел с пепелища, сам не зная куда. Не хватало мужества смириться. Вспоминал уютную компанию скрипучих расклеившихся кресел, тусклых канделябров, милых торшеров, затертых половичков. Но пронзительнейшей, горчайшей утратой стала потеря феи. Терзало раскаяние.

Из ступора вывел возглас:

— Инвентарь хоть куда! Скарб: гниль, тлен, плесень!

Уставился на оранжевый парик и узнал наряженного клоуном зазывалу: полосатые брюки, соломенные пряди из-под клетчатой бело-черной шахматной кепки, вишневый шарик на резиночке приплюснут к носу. Замер, не смея перешагнуть порог распахнутой двери.

Шут, жмуря загадочно мерцавшие глаза, вместо заискивающего приглашающего жеста мотнул патлатой башкой.

— Не найдешь. Сбежала к нищему циркачу. А когда-то улепетнула из дворца от немилого ей богатея. Ты тоже непригодившийся.